048 продолжает цикл статей историка Александра Бабича про малоизвестные факты о войне:
Война - это смерть, кровь, пот и тяжкий армейский труд. И больше ничего. И нельзя её романтизировать. Чтоб не складывать впечатление о войне по кадрам художественных фильмов и торжественным речам с парадных трибун, давайте почитаем отдельные выдержки из воспоминаний тех, кто защищал Одессу. Это то, что запомнили ветераны, и то, что никак не могло оказаться в послевоенных мемуарах. Цензура бы не пропустила…
(Орфография и стилистика сохранены)
Из воспоминаний Дормозова Григория Васильевича 1910 г.р. Жил на Чкалова, 84. Воевал в 26-м погранотряде:
«…Когда мы слились с 26-м погранотрядом и 5-м пехотным полком за Лузановкой, то мне пришлось многому от них поучиться и переключиться на новый метод истребления солдат и офицеров противника.
Как известно, в первые недели и месяцы, немцы придерживались такого распорядка дня:
утром завтрак, снабжение б/припасами, перекур, а затем огонь. Бой длился до 2-3-х часов дня, затем выбрасывался фанерный щит с надписью «перерыв на обед» или на подборку трупов, раненых и т.д. После обеда опять перекур (утром было видно как идёт дым с окопов) снабжение б/припасов и опять бой до 7-8 вечера затем следовал ужин и поочерёдный сон через отделение – отделение спит, отделение стреляет в слепую.
Мы изучили такой распорядок дня и начали его использовать в своих интересах, т.е. пробираться в тыл с автоматами, полуавтоматами, полосатыми штыками и финками забирались в спящие подразделения и усыпали обнаглевшего врага на веки веков. Мы буквально превратились были в резчиков. Мы насквозь были пропитаны армейской кровью по целым суткам над нами царила тошнота и отсутствие аппетита, а было много дней, что из-за отсутствия обмундирования мы носили пропитанное в крови, а были случаи когда через пять-шесть дней после присылки смены бойцов мы отходили в тыл и стирали в море своё обмундирование, а на это время одевали трусы взятые в детском АРТЕКЕ Лузановка из склада, а затем опять уходили в гости противника. Немцы нам попадались очень жирные и кровостные, как горло перережешь, так пар как с паровоза перло, а кровь после попадания штыка в сердце фонтаном лилась. Группа бойцов 6-8 человек перерезала за ночь до 50 гитлеровцев и на придачу приводили в своё расположение по одному два и более человек на одного красноармейца.
При массовом походе в расположение противника нам уже не страшно было что противник нас истребит. Мы скорее боялись, как бы на своего не наскочить и не увечить – настолько мы являлись хозяевами их окопов в ночное время особенно в связных центральных окопах. После того как уже по всех участках фронта немцы стали наблюдать такое массовое истребление они стали меньше спать и проводили всю ночь стрельбу в этих случаях я помню нам пришлось изнурять врага путём круглосуточных атак. …»
Читайте полное собрание материалов Александра Бабича: Одесса во Второй мировой. Малоизвестные факты о войне
Из воспоминаний Шейкина - бывшего командира 1-го участка 26-го погранотряда:
«Первый, и подоспевший к нему второй, батальоны румын, разделавшись с малочисленной погранротой Вишнякова, заняли дер. Х.Черевичный и с юго-восточных скатов выс.69,8 прижали к берегу Хаджибеевского лимана батальон коммунаров.
Пришло подкрепление. Раздалось протяжное ура. 3-й сб коммунаров под руководством Карпова ударил с тыла. Бой длился недолго. На поле боя осталось около 800 трупов румын и захватили в плен около 200 офицеров и солдат…
Когда наблюдал на выс. 55,5 из-за дамбы пруда, что юго-восточнее Августовки, только спустился к телефону в щель, как ухнуло. Оторванная рука телефониста, протягивавшего мне трубку упала мне на колени. Убили ст.л-та из штаба армии и ещё один телефониста. Ст. лейтенанта унесли, а двух телефонистов – с разорванным животом с осколком в груди и другого без головы и руки похоронили в этой щели и вместе с ними два разбитых телефонных аппарата».
Фото сделано в день оставления Одессы 16 октября 1941 года на Таможенной площади
Из воспоминаний краснофлотца Замиховского Григория Ефимовича:
«В конце июля румыны прорвали Южный фронт и подошли к Одессе. На кораблях, объявили набор добровольцев в морскую пехоту на помощь Одессе.
От каждой боевой части брали не более трех человек. Только артиллеристам позволили отправить десять моряков. На корабле служило около тридцати одесситов и все потребовали отправить их на защиту родного города. Наш командир Годлевский посмотрел на список желающих и сказал, - «А я с кем воевать буду», и нас, как он выразился -«биндюжников»- отпустил только половину….
Пообещали выдать оружие по прибытии на фронт, да видно забыли. Многие уже получали оружие из рук раненых или забирали у убитых. Так было...
Начали воевать. До сих пор помню свою первую атаку. Шли густыми цепями, плечом к плечу, в полный рост. Матрос во второй цепи на гармошке играет. Насмотрелись до войны фильма «Мы из Кронштадта». Румынская артиллерия по нам бьет, а мы идем, как на параде. Позже их стрелки и пулеметчики подключились. Рядом мои товарищи убитые падают.
За день до этого прошел дождь, грязь кругом. Надо бы на землю упасть, а новую форму жалко пачкать. Вот о чем думал в эти минуты... Смерть тогда казалась нереальной.
Через неделю после начала боев, в командование полком вступил легендарный моряк гражданской войны, бывший революционный матрос, полковник Яков Осипов. Ходил он в черной кубанке, с маузер ом, словно на дворе еще девятнадцатый год. Это был человек, обладавший огромным авторитетом и силой убеждения. . Он умел так сказать морякам нужные слова перед боем. , что после его напутствия не был страшен, ни черт, ни дьявол. Комиссарам и агитаторам у него нужно было поучиться, как массы матросские воодушевить, хотя Осипов выдающимся оратором не был. Выйдет к нам, только скажет - «Братишки! Родина ждет от вас подвига!», а мы уже готовы за родного командира всем глотки перегрызть. Уважали и любили его...
Патронов у нас было мало, гранаты выдавались по две штуки на отделение, с указанием беречь их, и расходовать, только если на нас пойдут танки противника. Каждый день, на своей крови мы учились воевать на суше. Никто не пришел и не объяснил как окапываться и так далее... Стояли возле рыбколхоза «Сечавка». Так мы три ночи подряд, ходили в штыковые атаки. Представьте, - ночью, без выстрелов подбирались к румынским позициям и «в штыки», в черных бушлатах, с вечной «полундрой». Отсюда и пошло наше название -«черная смерть». Мы ходили и бравировали своей смелостью, своим пренебрежением к смерти. И это было не пижонство и проявление какой-то незрелости. Мы шли умирать за свою страну сознательно. Каждый сошел на берег добровольно, прекрасно понимая, что ждет его впереди... В штыковые мы ходили не только из-за перебоев с боеприпасами, просто тогда, мы иначе воевать еще не умели. В сорок втором немцы уже нас, на расстояние штыкового броска редко подпускали. Тогда появилась среди нас расхожая фраза - «Я немцу в глаза смотрел». Это означает, что ты участвовал в штыковой атаке. Когда сходились две стороны в бою, получалось само собой, что каждый выбирал себе цель, и были какие то секунды -, что перед тем как схлестнуться, - все останавливались и смотрели с ненавистью в лица врагов. Мы на немцев, немцы на нас. Стояли один напротив другого... Кто глаза отвел, считай уже погиб... Есть тут еще один момент, не каждый человек способен, даже врага, штыком заколоть ...
Был под Одессой боец , бывший портовый грузчик Яков Бегельфер, здоровенный молодой парень с пудовыми кулаками, жил со мной на одной улице, но был на пару лет меня старше. Он в одном рукопашном бою заколол штыком и убил прикладом и руками - двадцать два румынских солдата. Ударом кулака убивал….
Вот так и шли вперед, «черные мишени» в чистом поле. Привезли нам армейское обмундирование, все отказались одеть. Посчитали этот жест интендантов чуть ли не посягательством на честь флота...
Жестокости по отношению к пленным не было, с обеих противоборствующих сторон. Помню, что на участке полка , по договоренности! с румынами были остановлены боевые действия, чтобы собрать с поля боя убитых и раненых. Пришел румынский офицер с белым флажком, пять минут был в штабе и все. Штык в землю на целый день…
Вообще, мы не верили, что Одессу сдадут, когда получили приказ оставить позиции и грузиться на корабли, многие недоумевали - почему сдаем Одессу?, город можно было еще удерживать.
Шли к порту, я забежал в родной двор. Родители к тому времени уже эвакуировались. У нас в доме жил старый еврей-портной, добрейшей души человек. Зашел к нему попрощаться, а он плачет... После войны узнал, что на следующий день после падения города, его пьяные соседи! в нашем дворе повесили на дереве!...»
Из воспоминаний заместителя начальника Одесских курсов переподготовки нач.состава милиции по политчасти майора милиции Флейдера Ш.Ш.:
«Через несколько дней после начала войны курсы прекратили учёбу и весь личный состав (150 чел. и командиры дивизионов) по решению руководства НКВД был направлены на фронт – на оборону Одессы. Зам.начальника курсов т.Барановского А.А. направили командиром истребительного батальона. По рассказам очевидцев, личный состав курсов действовал в составе истребительного батальона, пробирался в окопы противника, где дрался уничтожая врагов. Из всех курсантов и командиров курсов, ушедших на фронт, вернулись только 2 человека: т.Опольский, который проживает в Виннице и т. Гурвич в Одессе»
Одесские милиционеры
Из воспоминаний Оксмана Арона Кисильевича - начинал войну под Одессой в истребительном батальоне. Позже воевал в 25-й Чапаевской дивизии.:
«Через несколько дней в нашем институте объявили, что Ворошиловский райком партии предлагает нашим студентам вступить в истребительный батальон... Большинство студентов не умело даже нормально стрелять из винтовки... Все происходило довольно быстро. Нас переодели в красноармейскую форму, выдали винтовки – «трехлинейки», каски, сухой паек, фляги, саперные лопатки, и маршем отправили на передовую. Нашим взводным командиром был тридцатилетний аспирант, Нерсесов (родом из Армении). Ночью пришли куда-то, получили приказ окопаться, а утром услышали свист мин, начался минометный и артиллерийский обстрел. Румыны пошли в атаку, мы стреляли по ним, румыны отходили назад. Так прошли первые два дня на передовой. Раненых мы относили в ложбину с кустами за нашей передовой. Через день патроны оказались на исходе, нас никто ничем не снабжал, будто нас просто забыли.
И снова румыны полезли в атаку, отбивать которую было фактически нечем, но на наше счастье, сзади нас поддержали своим огнем 45-мм орудия. После боя мы отошли метров на двести назад, к ближнему краю ложбины, здесь снова окопались. У нас оставалось по 2-3 патрона на брата. Вдруг по дну ложбины подъезжает легковая «эмка», из нее выходят два командира, один с двумя «ромбами» в петлицах, у другого «кубики». Спрашивают: «Кто командир?» Взводный Нерсесов подошел к ним, и эти двое на месте расстреляли Нерсесова. Мы были поражены произошедшим, стали кричать, что у нас нет патронов. Тогда нам из «эмки» выкинули на землю две коробки с винтовочными патронами, ящик гранат и командиры на «эмке» быстро скрылись….
На этом месте мы продержались еще два или три дня, а потом, когда от роты осталось в строю менее трети бойцов, нас всех передали в 287-й стрелковый полк 25-й Чапаевской стрелковой дивизии. Мы получили красноармейские книжки, нас зачислили на довольствие. Дивизия была кадровой, и здесь все было организовано основательно. На линии обороны были вырыты окопы полного профиля с ходами сообщений, не было перебоев с подвозом патронов и питания.
В одной из контратак в районе Дальника, 26/8/1941 года меня ранило. Мы наступали, двигаясь по кукурузному полю, и совсем близко подошли к румынским позициям. Я бросил гранату, как мне казалось - в пулемет. Но затем, кроме свиста пуль, я услышал взрыв, почувствовал удар по каске и, видимо, потерял сознание. Очнулся в темноте, кругом стояла тишина. Я не мог встать, кровь запеклась на лице. Нашёл на небе Полярную Звезду, как-то определился, и пополз «в сторону Одессы». Дополз до полевой дороги и через некоторое время заметил телегу с ездовым, который, подбадривая лошадей тихим матом, вез на телеге термосы с едой на передовую. Я окликнул его, но он торопился, а на обратном пути он меня подобрал,- уже светало. Он доставил меня на пункт сбора раненых, а оттуда, после перевязки, меня на машине вместе с другими ранеными отвезли в Одесский порт, где стоял под погрузкой транспорт. Ко мне подошла молодая женщина с ребенком и попросила, чтобы я сказал, что она моя жена, иначе ее на борт не берут, нет талона на эвакуацию. Так и сделали, меня несли, а она поднялась за мной на корабль».
Из воспоминаний Дементьева Николая Ивановича – морская пехота:
«16 августа для меня было памятным днем. В первый же день призыва нашего командования флота встать на защиту Одессы сотни добровольцев-моряков подали рапорты о зачислении в морскую пехоту.
Уже через час нас отправили на берег, а затем решили направить в Одессу на пополнение 25-й Чапаевской дивизии. Туда нас перебросили на теплоходе «Украина», перед отправкой выдали СВТ, но эти винтовки были никуда не годные, если только песок попадет, то уже заклинивает. Поэтому я на передовой достал себе наш карабин, а еще позже в боях взял трофейный автомат, к нему подходили патроны для ТТ, они были одинаковые по калибру. Я противогаз из сумки выбросил, и патроны туда набил, потому что противогаз не сильно-то и нужен, а патроны это хлеб для солдата на войне. Я попал в батальон морской пехоты к Денщикову. Под Лузановкой я вступил в свой первый бой, тут такое дело было: Денщиков был сам очень горячий человек (кстати, он и погиб в бою при наступлении), в атаке шумит и кричит, команды отдает постоянно, но как-то бестолково, поэтому мы напролом лезли, из-за чего много потерь имели. И командир погиб, и раненных много было, хотя мы не с немцами, а с румынами сражались.
На групповом фото моряков - второй слева - Дементьев
Под Лузановкой в конце сентября я был тяжело ранен пулей в руку, находился в госпитале, потом попал в батальон к Коптелову Василию Степановичу. Это произошло так - зашел к нам в палату, прихрамывая, крепкий мужик и спросил:
- Матросы есть в палате?
- Есть, - а мы лежали в Одесском университете в аудиториях, большие палаты были.
- Кто хочет досрочно на фронт идти?
Все кто ковыляет, кто руку держит (я, к примеру, руку на перевязи держал), вышли из палат и отправились на передовую. Вместе с Коптеловым мы попали под Татарку. И воевали мы успешно, причем Коптелов сам ходил в разведку, мы его "Батя" называли. Вот Батя все делал по уму, и в наступление правильно нас вел. Характер же имел как кремень. Приведу такой случай: одного матроса Коптелов отправил с донесением в управление под Одессой, он должен вернуться, а его нет. Послали другого матроса, тот нашел первого на рынке, он там чего-то мухлевал. Пришли в часть, второй матрос по всей форме доложил сидящему Коптелову, тот подзывает первого матроса:
- А ну иди сюда! - И так ему врезал, что тот метров пять прополз, Коптелов опять:
- Иди сюда! Бить больше не буду, - Батя встает, наливает стакан коньяка, дает матросу - На, выпей. Если еще раз повториться, то сам лично расстреляю!
С таким командиром и мы отчаянно воевали. Когда матросы в атаку шли, мы всегда снимали бушлаты, сами в одних тельняшках фланелевых бежим и кричим только:
- Полундра, мать...! - После наших атак румынский командующий Антонеску издал приказ, чтобы моряков в плен не брать, а расстреливать на месте.
К нам на позиции однажды приехал командир 25-й дивизии генерал-майор Петров. Из-за пенсне, манеры разговора он производил впечатление настоящего интеллигента, правда, в военной форме. Разговаривал с матросами очень доброжелательно. Во время беседы даже положил мне на плечо руку: "Все будет, ребята, хорошо!"
Кормили нас под Одессой хорошо, перед атакой водки не давали, зато вина мог выпить сколько угодно, но мы сами не злоупотребляли, стакан выпил, и хватит. После сражений под Татаркой началась эвакуация Одессы, мы поздно вечером пошли к «Абхазии», после выхода в море сидели в трюмах и немцы бомбили теплоход наш, чувствовалось, что он вилял туда-сюда, то влево, то вправо. Тогда мы все пошли наверх, а то поняли, что в кубрике можем застрять, если вдруг корабль тонуть начнет. Только мы выбрались, а на палубе уже пехота сидела, тоже как мы, на всякий случай. Мы хоть как моряки умели плавать, я, к примеру, мог запросто 10 км проплыть, но все равно страшно - в открытом море куда плыть?! Но в целом эвакуироваться нам никто не мешал, потому что основные немецкие силы во главе с Манштейном пытались прорваться в Крым, нас же оружием и боеприпасами снабжали из Севастополя, и командование решило эвакуировать гарнизон города на усиление гарнизона Крыма. …»
Вот такой запомнилась оборона Одессы нескольким бойцам, из десятков тысяч, закрывших своей грудью наш город. Поверьте, это не самые страшные эпизоды, выбранные из их послевоенных воспоминаний. На самом деле, всё было намного страшнее… Про это надо знать и помнить. Это не должно повториться!